Брайан МакГриви - Хемлок Гроув [любительский перевод]

– Потому что я, блядь, не имею ни малейшего понятия, на что ты можешь быть способна, боясь потерять меня.

Он уставился на нее. Она сняла свои солнцезащитные очки и встретилась с ним взглядом.

И тогда, твердая и злобная маска, защищающая его, к большому облегчению раскололась, он закрыл лицо руками и заплакал. Группа полупьяных юристов притворялась, что не смотрит на него. Оливия нежно погладила своей рукой его затылок. Другой она вернула очки на место и, взяв зубочистку с нанизанной оливкой, облизала ее своим языком.

Они зашли в свой привычный номер и занялись привычным разочаровывающим антагонистическим сексом, как делали уже несколько лет. После Оливия лежала на его животе, куря сигарету, хотя, с некоторых пор, курить в этом номере было запрещено. Мысли о выборе другого, были настолько же несерьезны, как мысли птиц, решивших лететь зимовать на север. Это был не правильный способ. В самом низу позвоночника Оливии, там где заканчивался копчик, словно рельефная карта гор бледнел округлый шрам – остаток грубого хирургического вмешательства. Доктор Годфри встал, заправив рубашку в брюки. Его глаза уставились в пол.

– Где мой… – Он увидел, как ее нога элегантно раскачивалась в воздухе с его галстуком, зажатым между пальцев. Он потянулся за ним, но ее нога качнулась в сторону. Взяв ее за лодыжку, он забрал галстук и, обернув его вокруг шеи, подошел к окну. Через реку со стороны Хемлок Гроув виднелись выхлопы с потоками пламени, высвобождающиеся из труб от разработки кокса. В настоящее время этим предприятием руководила Люксембургская сталелитейная компания, но однажды она была частью загрязняющей промышленной династии Годфри, много жизней назад.

Он сел на край кровати и натянул носки. Оливия выдохнула дым и сцепила пальцы.

– Я боялась, что ты серьезно имел это в виду, – сказала она. – В последний наш раз.

Последний раз, который был еще весной, он сказал, что не думает, что позвонит снова. Это было новостью для них обоих: он сказал, что удивлен, возможно, даже больше, чем она. То, как самая очевидная вещь, может быть самой немыслимой. Атлант пожал плечами.

– Ясно, – сказала она, наконец.

– У меня просто нет больше  сил, – сказал он, объясняясь.

– Сил для чего? – спросила она. Это был риторический вопрос, и в то же время самый верный. Их положение не требовало ни одного. Сейчас это был вечный двигатель, старше, чем приливы. Он знал женатых мужчин, убивших бы за такой шанс. Мужчин, убивших бы за нее. Ему пришло в голову, что когда-то он был таким мужчиной, заслуживающим зависти и жалости.

Он ничего не сказал. Его лицо было как часто используемая губка, не способная держать влагу уже много лет.

– Пожалуйста, – сказала она. Спокойное достоинство, с которым она произнесла это слово, противоречило тому, как она его использовала. – Пожалуйста… подумай об этом.

Без малейшего милосердия он солгал, что подумает, хоть и не собирался. Вместо этого он взял стакан, как эмоциональный новокаин. Если бы смыслом новокаина было онемение онемения. В свои последние годы без любви, Джейкоб Годфри был известен тем, что проводил долгие часы, стоя перед фасадом здания, который спроектировал на вершине самого высокого холма в долине. Он рассматривал свои владения, которые заработал, по собственному мнению, кровью и огнем, и знал, в эпилоге своей жизни, что все это мелочные, преходящие вещи, не имеющие в себе ни крупицы значимости, и что вот он одинокий и бесполезный богач с домом на холме, у всех на виду и все же забытым. Доктор Годфри провел всю свою жизнь, опасаясь той же участи, и каждый, сделанный им шаг, был сопротивлением против этого, каждый шаг он делал к призваниям настолько противоположным, что приводили к одному: состраданию. Потому он и занялся психиатрией, встречей материи и духа. Он помогал людям, множеству людей, что еще добавить? Я помогал. Скажите, что еще тут можно добавить.

Наконец он встал и сказал: – Я именно это имел в виду. Я не хотел, чтобы это произошло. Это было…

– Из злобы, – перебила она.

– Из слабости, – поправил он.

– Согласимся согласиться.

Она протянула окурок сигареты. Он отнес его в ванную и бросил в унитаз, затем повернулся к зеркалу и поправил прическу. Оливия разминала руками свое лицо.

– Страшный инцидент, – сказала она. – Девушка из Пенроуз.

– Твоя дочь считает, это был оборотень.

– У моей дочери впечатляюще богатое воображение. – Она перекатилась на спину и вытянулась в всю длину. – И все же, это ужасно эротично. Быть загнанным и растерзанным грубым зверем. Для кого-то этого достаточно, чтобы задрожать.

Он выключил свет в ванной и подошел к двери. Она не сделала ни единого движения прикрыть наготу.

– Я серьезно, Оливия, – сказал он.

Она задумчиво улыбнулась: – Почему ты думаешь, что я этого не знаю?

В третью субботу октября Роман подвез домой из кино Лету и нескольких друзей. К этому времени разговоры о Брук Блюбелл зашли в тупик. Не было ни мишени для обвинений, ни лиц, кому выразить возмущение, ничего, что можно сделать, кроме нескольких охотников, пытающихся выследить существо, которое оставило призрачно ничтожное количество следов, нечего было сказать, кроме того, как бессмысленно, абсолютно бессмысленно все это было. Оставляя невысказанным то, что все молчаливо принимали: по крайней мере, она была не здешняя.

Вскоре они остались вдвоем в машине Романа, он достал из своей куртки фляжку с водкой, которую опустошил во время фильма, наполнил заново, и поднес ее прямо к лицу Литы. Она отказывалась от нее весь вечер, что он считал ужасными упущениями манер. Она не сделала ни единого движения, чтобы взять ее, потому он потряс фляжкой, на случай если та как-то избежала ее внимания.

Она скрестила руки перед собой в виде креста и сказала ему убрать ее.

– С каких пор? – спросил он.

– С тех самых, – ответила она.

Повзрослев, Роман и Лита почти не виделись друг с другом; их семьи не встречались со смерти отца Романа, и эти двое не имели регулярных контактов до старшей школы. До этого Лита ходила в частную Эпископальную академию, но затем поняла, что элитарность ей не по душе: Роман не рассматривал ни одну из частных школ со стороны, кажущейся вполне логичной для такого как он, с простой и немыслимой стороны находиться подальше от дома. Таким образом, когда они потворствовали своему взаимному любопытству, это было вызвано кровной связью, нежели дружескими отношениями. Лита была маленькой и песочно-блондинистой девушкой с очень своеобразными особенностями, которые были настолько же далеки от общепринятого смысла этого слова, насколько и симпатичны, и если Роман был ртутным, Лита была мистичной. У нее всегда было очень странное мировоззрение, она обозревала вещи с видом, словно только что очнулась от затянувшегося сна. На самом деле эта черта только сблизила их – обстоятельство, кое ни в коей мере не радовало ее отца.